Свобода ушла, оставив грязные носки, а независимость стала прочнее потому, что соседи ослабели. Кости добрых молодцев разбросало по городам и весям - опять пришло время смутное и пустое. Уже никто не тщился повторить подвиги Тохтамыша или Тимура и никто не боялся очередного нашествия: и некому бояться и нечего. Бродили по Руси мелкие и разные разбойничьи шайки, а национальность у них была сомнительная - один Бог знает папу и маму очередного грабителя.

Осколки Орды как-то склеились и дань - от греха подальше - платили по-прежнему. Только название царства менялось: то Золотая, то Синяя, то Белая Орда. Розовой, кажется, не было, но кто знает, какой цвет понравится любимой жене царя? Великая Татария медленно умирала, а Великая Русь никак не могла родиться. То ли повитухи были не умелые, то ли роженица была старая и немощная - только ребёнок всё норовил выйти боком.

Нет времени хуже безвременья, когда всё уже решено и подписано, девять месяцев прошли, а роды откладываются. Год за годом тянется череда мутных десятилетий - нет великих дел и некому их совершать. Нет истории - просто жили люди. Князья меняются, но память их не фиксирует с прежним пылом. Дмитрий Иванович после победы на Куликовом поле всё пировал, после прихода Тохтамыша - остался великим князем. Всё-таки чем-то отличается Европа, хоть и окраинная, от Азии Средней: побеждённому хозяину слуги верные не торопятся подливать отравы и душить во сне собственным поясом. Князь умер в 1389 году, в возрасте 39 лет, своей смертью. История глухо упоминает о последних годах его правления - все начинания, как внутреннего, так и внешнего свойства, провалились: Русь никто не воспринимал всерьёз. Невзгоды обступили со всех сторон - пришлось больше налегать на чарку, чем на кормило государственного корабля. 39 лет - тяжёлый возраст для мужчины. Хуже только 40 лет: князь имел все основания считать себя неудачником.

Сын его Василий правил долго, но незаметно. Москву отстроили, с ханом не воевали, ссорились только между собой. Ослабела внешняя угроза - сразу же подняли головы любители свободы. Московский князь вёл дело к полному единовластию по примеру столичному - а добрые молодцы упирались. Немногие и раньше хотели быть рабами великого князя: нужда заставляла. А теперь снова застучали копыта по дорогам: <от Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей раздаются серенады, раздаётся звон мечей>. Всё, наверное, было - и сумрак и звон. Только вот насчёт серенад не поручусь: в Гренаде наверняка нет таких комаров, как на Клязьме.

Хмурым был рассвет 15-го века в русской земле, но всё же если не свободы, то надежды добавилось в сердцах. И не прекраснодушных мечтаний, за которыми стоит отчаяние, а внутренней уверенности: уже скоро! Князья стали строить каменные соборы: на крепости пока не было ни людей, ни денег, но для Бога доставали. Видимо, было за что благодарить и о чём просить слёзно.

Шаткое время междуцарствия, когда новое ещё не родилось, а старое ещё не умерло, призвало первых художников. Творческих людей хватало и в 14-м веке, и раньше, и позже - но Время или оставляет их не востребованными, или делает из них гвозди. Живописцу 13-го века не о чём было писать, а в 16-м веке - уже и незачем. Кто они были: Феофан Грек, Андрей Рублёв, Даниил Чёрный? Почему <Троицу> написали не в сытое время Ивана Калиты, а в холодные и голодные годы Василия, сына Дмитрия? Видимо, чечевичная похлёбка рождает навоз, а первородство, даже эфемерное, живёт вечно.

Наперекор объективному: не зря, не зря сложила головы треть Руси при князе Донском. Кровь людей - не вода, но после такого полива земля даёт необычные всходы. И пусть современники проклинают лихое время и славят сытое прошлое: они всегда неправы. Потомки не слышат их и судят иные эпохи по вещам, далёким от материальности. Мудрость веков - как дым костра в поднебесье: ею можно дышать, но нельзя поймать.